http://www.fergananews.com/article.php?id=7479
Узбек едет на север, неродной и непривычный, где деревья не нуждаются в поливе, где еда пресна и тяжела для желудка, где снег и холод царят по полгода.
Узбек с детской радостью оглядывает улицы, людей, сказочных девушек, рекламные плакаты и машины, чуть не попадает под жигулевские колеса бомбилы-азербайджанца и слышит мат, очень похожий на его родной.
Узбек метет российские улицы, одетый в яркую спецовку, похожую на хитин ядовитого жука. Он убирает бычки, пивные банки, осколки стекла, яркие упаковки вещей, недоступных его зарплате, из который мордастый мэрский чиновник украл половину. Проходящие мимо местные обходят его, как прокаженного, хотя он делает чище их города - но не жизни.
Узбек сгребает снег, бесконечно растущий из серого неба снег, сущность этой страны, и придумывает новые слова для его разновидностей, не зная, что подражает гренландскому инуиту.
Узбек кладет кирпич на стройке дома, где одна квартира стоит больше всего, что он заработает за всю свою жизнь.
Узбек берется ремонтировать пустую новую квартиру, но его бригадир сбегает с авансом, и он две недели живет на хлебных корках и бычках из подъезда, пока разъяренный хозяин квартиры не сдает его в милицию, вон из моей страны, чурка.
Узбек долго не понимает, что это слово - оболганное гордое имя его предков-тюрков, которые когда-то правили Евразией от Китая до Болгарии и Египта.
Узбек протягивает менту зеленый паспорт, в который вложена пятисотрублевая бумажка, и надеется, что этим дело и обойдется. Пьяные менты развлечения ради стреляют по сбивающему сосульки узбеку, пуля попадает в позвоночник, а врач приехавшей за ним скорой говорит протрезвевшим ментам: что, опять?
Серым зайцем узбек мечется от позорных волчар-омоновцев, которые определяют его рабом на стройку своего генерала и отрабатывают на нем болевые приемы.
Узбек заполняет телефон родными песнями и слушает их со слезами на глазах, выпив пива или водки в своей единственный выходной. Другой узбек крадет у него телефон и оправдывается: песня понравилась.
Узбек покупает телефонную карточку и набирает непослушные цифры кода, чтобы с замиранием сердца слушать голоса жены и детей, искаженные эхом дешевой ай-пи-телефонии.
Узбек осваивает электронную почту, чтобы получать письма от старшего сына с фотографией подросшей младшей дочери, которая уже не помнит отца.
Узбек пьет пиво и водку в количествах, ранее ему неизвестных. На шатких полусогнутых ногах он идет в родной подвал, пением стремится высказать нежданную свободу, корчит зазывные рожи проходящим девушкам и больно огребает от их кавалеров.
Узбек заигрывает с русской женщиной, и она вдруг отвечает взаимностью. После первой ночи с ней он впервые чувствует любовь к этому городу. Через полгода она звонит его маме и говорит ему: она меня плохо поняла, но очень милая.
Узбек выстаивает в очередях, чтобы отправить три тысячи рублей, и кассирша долго переспрашивает буквы в имени его матери, в самом драгоценном имени на земле.
Узбек едет на станцию метро под тремя вокзалами, чтобы купить фальшивую регистрацию у другого узбека, наглого и одетого, как пижон из Старого Города.
Узбек пашет и мнет темную северную почву, так непохожую на родной суглинок, и под его пальцами она родит памдор, бодрин и модную траву под названием руккола.
Узбек путается в склонениях и спряжениях русского языка, так непохожего на строгий грамматический строй тюркских наречий. Но первое новое слово, которое он с отвращением примеряет на себя – немецкое «гастарбайтер».
Узбек пытается объяснить местным величие и значение своего народа, упоминает ибн Сину, Аль-Хорезми и выросшего в Фергане актера Абдулова, и уверяет, что фраза «Салом, шох!» из узбекфильмовского перевода «Ивана Васильевича» звучит гораздо лучше и складней, чем «Здравствуйте, царь!»
Узбек не знает, что актер Абдулов предал убитых андижанских повстанцев, одобрив действия рябого узбекского президента. Узбек очень мало знает об Андижане.
Узбек сглатывает слюну на надписи «Чайхана» или «Бабай-клуб», но точно знает, что приготовленные им плов и шашлык будут во сто раз вкуснее. Он готовит плов на даче нанявшего его русского и слушает рассказы о его армейской службе под Самаркандом.
Узбек осваивается, поднимается, буреет, отращивает живот, покупает машину, получает гражданство и привозит семью. Он начинает нанимать других узбеков, которые питают его самомнение своим уважением и страхом.
Другой узбек продает выросшие в его кишлаке мочалки в переходе метро, и разодетая женщина с почти бритой головой говорит своему спутнику: купи четыре, они самые полезные.
Узбек слышит песню Гребенщикова о тайном узбеке и не понимает, о чем тот поет.
Узбек бежит напропалую от семерых пьяных бритоголовых с молотками и насмерть заточенными отвертками в руках. Другой узбек не успевает.
Узбек идет к зданию своего посольства, чтобы наклеить на стену объявление о пропаже брата, которое начинается словами: дорогие мусульмане, помогите! Но охранник с руганью отдирает объявление и топчет ногами его надежду на помощь.
С каждым прошедшим месяцем своей российской жизни узбек отмечает рост поголовья своих сограждан, краем уха определяя: этот из Бухары, этот из Андижана, эти с Термеза.
Рядом с ним работают молдаване и таджики, и узбек понимает, что его родина не так уже бедна. Но только здесь он понимает масштабы раковой опухоли власти, сосущей соки из тела его страны уже двадцать один год.
Узбек идет к мечети на Поклонной горе в день ураза-байрама, расстилает на асфальте кусок обоев, говорит «Ассалому алейкум, рахматулло» сидящим рядом с ним аварцу и киргизу и вдруг понимает, что двести тысяч мусульман, одновременно с ним сказавшие «Аллаху акбар», достойны в этом городе лучшей жизни.
А на следующий день узбек опять метет знакомую до последнего кустика московскую улицу, опять сгребает снег, для которого он придумал двенадцать названий, опять кладет кирпич и клеит обои. Опять пашет и мнет тёмную местную русскую землю, потому что в ней уже лежат его мертвые и на ней растут его дети.
Ходжа Насреддин из Москвы
Узбек едет на север, неродной и непривычный, где деревья не нуждаются в поливе, где еда пресна и тяжела для желудка, где снег и холод царят по полгода.
Узбек с детской радостью оглядывает улицы, людей, сказочных девушек, рекламные плакаты и машины, чуть не попадает под жигулевские колеса бомбилы-азербайджанца и слышит мат, очень похожий на его родной.
Узбек метет российские улицы, одетый в яркую спецовку, похожую на хитин ядовитого жука. Он убирает бычки, пивные банки, осколки стекла, яркие упаковки вещей, недоступных его зарплате, из который мордастый мэрский чиновник украл половину. Проходящие мимо местные обходят его, как прокаженного, хотя он делает чище их города - но не жизни.
Узбек сгребает снег, бесконечно растущий из серого неба снег, сущность этой страны, и придумывает новые слова для его разновидностей, не зная, что подражает гренландскому инуиту.
Узбек кладет кирпич на стройке дома, где одна квартира стоит больше всего, что он заработает за всю свою жизнь.
Узбек берется ремонтировать пустую новую квартиру, но его бригадир сбегает с авансом, и он две недели живет на хлебных корках и бычках из подъезда, пока разъяренный хозяин квартиры не сдает его в милицию, вон из моей страны, чурка.
Узбек долго не понимает, что это слово - оболганное гордое имя его предков-тюрков, которые когда-то правили Евразией от Китая до Болгарии и Египта.
Узбек протягивает менту зеленый паспорт, в который вложена пятисотрублевая бумажка, и надеется, что этим дело и обойдется. Пьяные менты развлечения ради стреляют по сбивающему сосульки узбеку, пуля попадает в позвоночник, а врач приехавшей за ним скорой говорит протрезвевшим ментам: что, опять?
Серым зайцем узбек мечется от позорных волчар-омоновцев, которые определяют его рабом на стройку своего генерала и отрабатывают на нем болевые приемы.
Узбек заполняет телефон родными песнями и слушает их со слезами на глазах, выпив пива или водки в своей единственный выходной. Другой узбек крадет у него телефон и оправдывается: песня понравилась.
Узбек покупает телефонную карточку и набирает непослушные цифры кода, чтобы с замиранием сердца слушать голоса жены и детей, искаженные эхом дешевой ай-пи-телефонии.
Узбек осваивает электронную почту, чтобы получать письма от старшего сына с фотографией подросшей младшей дочери, которая уже не помнит отца.
Узбек пьет пиво и водку в количествах, ранее ему неизвестных. На шатких полусогнутых ногах он идет в родной подвал, пением стремится высказать нежданную свободу, корчит зазывные рожи проходящим девушкам и больно огребает от их кавалеров.
Узбек заигрывает с русской женщиной, и она вдруг отвечает взаимностью. После первой ночи с ней он впервые чувствует любовь к этому городу. Через полгода она звонит его маме и говорит ему: она меня плохо поняла, но очень милая.
Узбек выстаивает в очередях, чтобы отправить три тысячи рублей, и кассирша долго переспрашивает буквы в имени его матери, в самом драгоценном имени на земле.
Узбек едет на станцию метро под тремя вокзалами, чтобы купить фальшивую регистрацию у другого узбека, наглого и одетого, как пижон из Старого Города.
Узбек пашет и мнет темную северную почву, так непохожую на родной суглинок, и под его пальцами она родит памдор, бодрин и модную траву под названием руккола.
Узбек путается в склонениях и спряжениях русского языка, так непохожего на строгий грамматический строй тюркских наречий. Но первое новое слово, которое он с отвращением примеряет на себя – немецкое «гастарбайтер».
Узбек пытается объяснить местным величие и значение своего народа, упоминает ибн Сину, Аль-Хорезми и выросшего в Фергане актера Абдулова, и уверяет, что фраза «Салом, шох!» из узбекфильмовского перевода «Ивана Васильевича» звучит гораздо лучше и складней, чем «Здравствуйте, царь!»
Узбек не знает, что актер Абдулов предал убитых андижанских повстанцев, одобрив действия рябого узбекского президента. Узбек очень мало знает об Андижане.
Узбек сглатывает слюну на надписи «Чайхана» или «Бабай-клуб», но точно знает, что приготовленные им плов и шашлык будут во сто раз вкуснее. Он готовит плов на даче нанявшего его русского и слушает рассказы о его армейской службе под Самаркандом.
Узбек осваивается, поднимается, буреет, отращивает живот, покупает машину, получает гражданство и привозит семью. Он начинает нанимать других узбеков, которые питают его самомнение своим уважением и страхом.
Другой узбек продает выросшие в его кишлаке мочалки в переходе метро, и разодетая женщина с почти бритой головой говорит своему спутнику: купи четыре, они самые полезные.
Узбек слышит песню Гребенщикова о тайном узбеке и не понимает, о чем тот поет.
Узбек бежит напропалую от семерых пьяных бритоголовых с молотками и насмерть заточенными отвертками в руках. Другой узбек не успевает.
Узбек идет к зданию своего посольства, чтобы наклеить на стену объявление о пропаже брата, которое начинается словами: дорогие мусульмане, помогите! Но охранник с руганью отдирает объявление и топчет ногами его надежду на помощь.
С каждым прошедшим месяцем своей российской жизни узбек отмечает рост поголовья своих сограждан, краем уха определяя: этот из Бухары, этот из Андижана, эти с Термеза.
Рядом с ним работают молдаване и таджики, и узбек понимает, что его родина не так уже бедна. Но только здесь он понимает масштабы раковой опухоли власти, сосущей соки из тела его страны уже двадцать один год.
Узбек идет к мечети на Поклонной горе в день ураза-байрама, расстилает на асфальте кусок обоев, говорит «Ассалому алейкум, рахматулло» сидящим рядом с ним аварцу и киргизу и вдруг понимает, что двести тысяч мусульман, одновременно с ним сказавшие «Аллаху акбар», достойны в этом городе лучшей жизни.
А на следующий день узбек опять метет знакомую до последнего кустика московскую улицу, опять сгребает снег, для которого он придумал двенадцать названий, опять кладет кирпич и клеит обои. Опять пашет и мнет тёмную местную русскую землю, потому что в ней уже лежат его мертвые и на ней растут его дети.
Ходжа Насреддин из Москвы
